Произведения Андрея Тимофеевича Болотова, если их собрать воедино, вряд ли уместятся в три сотни томов. Все они талантливы, выверены, основаны на жизненном и научном опыте автора. Ныне о Болотове написаны книги, на него ссылаются в диссертациях по филологии и философии, архитектуре и агрономии. И всё же замечательный писатель и учёный-энциклопедист пребывает в забвении, он почти неизвестен широкой российской общественности. Попытаюсь восполнить этот пробел .
На государевой службе
Андрей Болотов родился в 1738 году в поместье Дворяниново, что под Тулой, в семье офицера.
Раннее детство Андрея прошло в расположении Архангелогородского полка, которым командовал его отец. Его первыми учителями были полковой писарь и унтер-офицер - немец на российской службе. Мальчик учился с охотой, рано проявив свой талант к самообразованию, в совершенстве овладел немецким языком.
В 14 лет Андрей Болотов остался сиротой. Он поселился в Санкт-Петербурге у своего дяди Т. А. Арсеньева и продолжил образование: постиг основы различных наук и ремёсел, тонкости фортификации, черчения, рисования, овладел французским языком, освоил игру не только на скрипке, но и на гуслях, бальные танцы, набрался светского лоска и учтивого обхождения.
В 1755 году Андрей прибыл на службу в Архангелогородский полк. Подпоручик Болотов участвовал в Семилетней войне, которую король Пруссии Фридрих II проиграл и был вынужден отдать восточно-прусские земли императрице Елизавете.
В 1758 - 1761 годах поручик Болотов состоял при канцелярии российского генерал-губернатора Восточной Пруссии Н. А. Корфа и сменившего его В. А. Суворова, отца будущего генералиссимуса. В Кенигсберге в управлении военного коменданта Андрей Тимофеевич оказался единственным русским офицером, который мог переводить документы с русского на немецкий и обратно. Относительно свободный по службе, он получил возможность заниматься науками, слушать лекции местных профессоров, бывать в театрах. К этому времени относятся и его первые литературные опыты, в том числе "Памятная книжка, или Собрание разных нравоучительных правил, собственно себе для разных случаев написанных" (1761), заключающая в себе 365 (по числу дней года) правил морали.
Новый император Пётр III отозвал барона Корфа в Санкт-Петербург, чтобы назначить генерал-полицмейстером столицы.
В январе 1762 года генерал вытребовал к себе Болотова, который стал его флигель-адьютантом. По долгу службы Андрею Тимофеевичу приходилось часто бывать при дворе. Многое из происходившего в правление царя Петра Фёдоровича возмущало Болотова. Однако он не принял участия в заговоре, хотя Григорий Орлов - знакомый ещё по Кенигсбергу - неоднократно звал к себе для "важного разговора".
Когда Пётр III подписал указ "О вольности дворянской", Болотов подал прошение об отставке, "душа моя... жаждала единственно только мирной, сельской, спокойной и уединённой жизни, в которой бы мог я заниматься науками", - вспоминал он впоследствии. Летом 1762 года Андрей Тимофеевич уехал в своё имение Дворяниново.
Как поднять "дворянское гнездо"?
На отставного капитана отчий дом произвёл удручающее впечатление: всюду ветхость и запустение. И никакой надежды быстро поправить дело - Болотов был мелкопоместным дворянином, владельцем 27 крестьянских дворов.
А пора было обзаводиться семьёй. Болотову указали на девицу Каверину, тогда - 12-летнюю девочку. За ней давали сто душ приданого. Андрей Тимофеевич посватался и получил согласие родителей невесты. Когда Александре Михайловне исполнилось 14 лет (официально признанный брачный возраст), сыграли свадьбу. Семья росла (всего у Болотовых родилось девять детей), увеличивались расходы, надо было изыскивать и новые источники прибыли. Сама жизнь заставила помещика стать рачительным хозяином и грамотным экономистом. Устраивая имение, он добивался большей рентабельности каждой отрасли хозяйства, для этого потребовались знания.
Болотов счёл своим патриотическим долгом просвещение владельцев российской нивы. Он видел, что дворяне, освобождённые от обязательной службы, вернулись в поместья и начали заниматься хозяйством. Но у большинства это плохо получалось. Построить дворец или разбить парк - это считалось достойным делом. "Но разве дело дворянина копаться в навозе?" - часто слышал от соседей Андрей Тимофеевич. Сам он не только не гнушался этой работы, но предложил систему эффективного использования органических удобрений.
Болотов пишет одну работу за другой, излагая правила рациональной организации земледелия, лесоводства и других отраслей "сельской экономии". Он составляет "Наказ, или наставление управителю...", в действительности - руководство, как создать имение, в котором были бы развиты растениеводство, животноводство, сад, пасека, мельница и многое другое, и всё приносило бы наибольший доход.
Болотова по праву можно назвать одним из основоположников сельскохозяйственной науки в России.
Мастер русского ландшафта
В 1774 - 1776 годах А. Т. Болотов управлял имениями Екатерины II в Киясовской волости, а с 1776-го и на протяжении двадцати лет - в Богородицкой волости. Здесь ему пришлось устраивать жизнь 20-тысячного населения царских поместий с центром в городе Богородицке, где по проекту архитектора Ивана Старова возводился дворец. Андрей Тимофеевич занимался достройкой дворца и соборной церкви, разработал проект планировки города, утверждённый Екатериной II, и устроил чудо-парк, и по сей день приводящий в восхищение посетителей.
До этого в России парки при императорских дворцах или в имениях высших сановников устраивались иностранцами либо во французском регулярном стиле (с прямыми аллеями, симметрией - как в Версале), либо в английском (с извилистыми тропинками, "руинами").
Для российских условий парки, спланированные по западным образцам, мало подходили. У нас другой климат, иная растительность, отличные от западных вкусы. В русских парках следует высаживать не только декоративные, но и плодовые деревья, сочетая эстетический и хозяйственный подход. И Болотов создал в Богородицке первый в России по-настоящему русский парк. И до сих пор там можно полюбоваться видом из окна полукруглого зала дворца, от которого пятью лучами расходятся аллеи. Болотов устроил пруд с островом посредине (а в пруду разводил карпов), мостик, водопады, фонтан, беседки.
Опыт устроительства парка отражён в статьях Болотова по садоводству - учебнике русского садово-паркового искусства.
В Богородицке Андрей Тимофеевич также собирает травы, изучает их полезные свойства и занимается (бесплатно) врачеванием крестьян, устраивает первый в России детский театр - сам пишет для него пьесы, рисует декорации, репетирует с артистами, исполняет некоторые роли.
Екатерина II, дабы обеспечить будущее своего сына от Григория Орлова графа А. Г. Бобринского, пожаловала ему Богородицкую волость. Болотов, не желая служить частному лицу, вышел в отставку и с тех пор жил в Дворянинове, занимаясь учёными и литературными трудами.
Начало сельской журналистики
В 1778 году Болотов принял предложение издателя Х. Ридигера выпускать еженедельный журнал "Сельский житель". Он писал обо всём, что волновало сельских хозяев, заявлял, например, что пора прекратить ввоз сельскохозяйственной продукции из-за границы, - разве трудно организовать её производство в России? Зачем платить деньги иностранцам?
С 1780 года в течение десяти лет в издательстве Н. Новикова Болотов издавал "Экономический магазин". Его 40 томов стали настоящей энциклопедией сельского хозяйства. На страницах журнала Болотов выступает как почвовед, агроном, животновод, мелиоратор, селекционер, изобретатель сельскохозяйственных машин и орудий, ботаник, популяризатор знаний и пропагандист передового отечественного и зарубежного опыта. Он составил каталог более 600 сортов яблок и груш, равного которому не было.
Болотов много переводил с иностранных языков, но и его статьи появились на Западе. Его избрали членом Лейпцигского Королевского Саксонского экономического общества.
Нравственный писатель
Екатерина II говорила о необходимости воспитания "новой породы людей", свободных от пороков современного ей общества, а Болотов своими книгами повышал уровень культуры и нравственности провинциального российского дворянства. Из-под его пера вышел педагогический труд "Детская философия", с которым каждый помещик мог стать достойным воспитателем своих чад. В беседах автор рассказал о своём идеале деятельного христианина.
Основы собственного миропонимания Болотов излагает в сочинениях "Чувствования христианина при начале и конце каждого дня на неделе, относящиеся к самому себе и к Богу" и "Путеводитель к истинному человеческому счастью...". Он берётся за разрешение коренных мировоззренческих вопросов:
"Что нужнее для нас, как знать Того, Кто бытию нашему причиною, и уметь на следующие великие вопросы ответствовать: что такое мы? Откуда и отчего взялись? Где, в каких обстоятельствах и зачем живём, и что с нами впредь будет?.. Человек, никогда о том не помышляющий... почти не достоин того, чтобы он носил на себе это имя".
Наибольшую известность получила написанная прекрасным русским языком книга "Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков" (в четырёх томах), составленная в виде двух сотен писем к читателю.
И всё же митрополит Евгений (Болховитинов) в своём "Новом опыте исторического словаря о российских писателях" называет Болотова "писателем экономическим". Почему?
Заслуги перед Отечеством
Ни одно конкретное сочинение Болотова не произвело революцию в науке. Однако благодаря его трудам в сельскохозяйственной практике изменения произошли поистине революционные.
Андрей Тимофеевич выработал принципы планирования: 1) все замышляемые дела соразмерять с имеющимися ресурсами; 2) отдавать приоритет "нужнейшим пред другими вещами"; 3) до тонкостей представить, что нужно создать, и выстроить мостик от сегодняшнего состояния дел к будущему... И потому с малыми ресурсами мог быстро сделать то, что другим не удавалось и с большими деньгами.
А секрет его популярности в том, что он живо чувствовал назревшие задачи общества и немедленно на них отзывался. При этом он считал, что нововведения оправданы лишь экономическим эффектом.
Болотов считал неразумным делом проведённую Екатериной II конфискацию земель у монастырей, потому что монашеские обители - это твердыни веры, а вера - оплот нравственности народа. Болотов всегда находил оптимальные решения, потому что рассматривал хозяйство как некий организм, в котором все части взаимосвязаны:"Соблюдение должных пропорций между скотоводством и хлебопашеством есть главный пункт внимания сельского хозяйства..." Растениеводство обеспечит скот необходимым количеством кормов, а животноводство даст навоз для удобрения полей. При трёхполье нельзя добиться оптимального соотношения этих двух отраслей, нужны кормовые поля, засеваемые клевером, люцерной...
Поэтому Болотов предложил перейти от трёхполья к семипольному севообороту. Его статья "О разделении полей" стала первым в России руководством по введению севооборотов и организации сельскохозяйственных территорий. О преимуществах многопольных севооборотов узнали многие сельские хозяева, и понемногу это новшество стало получать распространение в России. По Болотову, ни в поле, ни в саду не должно оставаться ни одного не работающего, не используемого клочка земли. Всё должно приносить доход. Ничто в хозяйстве не должно пропадать.
Сейчас даже трудно себе представить, что подсолнух и томаты использовались как декоративные культуры - это Болотов ввёл их употребление в пищу. Много сил положил он и на пропаганду картофеля, с которым познакомился во время своего пребывания в Пруссии. Его статьи о картофеле стали первыми в России публикациями об этой культуре, ставшей у нас "вторым хлебом".
Болотов стал основоположником систем земледелия, отвечающих требованиям экологии и исключающих истощение и деградацию почв. "Натура ничего не произвела, что бы не служило какой-нибудь пользе". Но надо пользоваться природой, не разрушая её.
Его возмущало варварское отношение к лесным богатствам России. И в XVIII веке леса безжалостно вырубались, и необработанная древесина отправлялась на экс порт. Все выгоды доставались иностранцам. Болотов первым в России разделил свой лес на 30 делянок и вырубал только по одной в год (сразу же производя посадки), чтобы через 30 лет на первой делянке уже вырос готовый к использованию лес.
Болотов разработал проекты усадеб разного типа, чтобы приличные дома могли себе построить даже хозяева средней руки.
Андрей Тимофеевич стремился найти идеал хозяйства, идеал взаимоотношений человека с природой. "Земля сама собой исправиться не может и ества (естества) своего переменить не может: она требует себе вспоможения от рук человеческих..."
Сам Болотов был деятельным тружеником, а потому и в других не терпел лени. Он обращался к крестьянам, свободным от крепостной зависимости: "Хлеба стоят у вас скирды целые тысячи, а живёте вы так худо и так бедно, так беспорядочно... Одни только кабаки и карманы откупщиков наполняются вашими избытками, вашими деньгами. А Отечеству один только стыд вы собою причиняете".
Большая жизнь
Андрей Тимофеевич Болотов успел сделать много потому, что выработал для себя оптимальный строй жизни. Вставал до рассвета, ложился в десять вечера. Ел мало и только простую пищу, не курил, пил только квасы и травяные настои с мёдом. Перемежал труд за письменным столом с работой в саду. В 83 года на своём дне рождения он танцевал так, что утомил и молодых. В старости Болотов ослеп, но продолжал диктовать свои тексты.
Не меньшее значение для творческого долголетия имело и особое душевное состояние. Болотов был дружелюбен, никому не завидовал, во всех жизненных ситуациях старался видеть светлую сторону.
Заслуги Болотова были признаны государством: присвоен чин коллежского асессора (восьмой класс в табели о рангах), император Александр Павлович пожаловал перстень с алмазами.
Умер Андрей Тимофеевич Болотов в 1833 году, за несколько дней до 95-летия, пережив восемь российских самодержцев.
Болотов и современность
Чем же интересен Болотов в наши дни? Как человек, светлая личность, он воплощает идеал деятельного православного христианина, всю жизнь служившего Богу, Родине и людям.
Как сельский хозяин и учёный, Болотов мыслил системно, хозяйство развивал комплексно, приближаясь к замкнутому циклу производства, вёл интенсивное и инновационное земледелие в условиях уже начавшегося перехода на рыночные рельсы.
Во многих отношениях Болотов опередил своё время на 150 - 200 лет. Нашему сельскому хозяйству до сих пор присущи глубокие диспропорции, а у Болотова гармонизация всех отраслей хозяйства достигалась и на практике. Поэтому глубокое проникновение в его систему - ещё впереди.
Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков. I., 1993.
Детская философия, или Нравоучительные разговоры между одною госпожою и её детьми. М, 1776.
Чувствования христианина при начале и конце каждого дня в неделе, относящиеся к самому себе и к Богу. М, 1781.
Путеводитель к истинному человеческому счастию. Опыт нравоучительных и отчасти философических рассуждений о благополучии человеческой жизни и о средствах к приобретению оного. М., 1784.
Любченко О.Н. Андрей Тимофеевич Болотов. Тула, 1988.
Музей-усадьба А.Т. Болотова "Дворяниново". Тульская область, Заокский р-н, д. Дворяниново.
Богородицкий Дворец-музей и парк. Тульская область, г. Богородицк.
Таким образом, мы видим, что нет ни одной стороны жизни того времени, которая не нашла бы себе правдивого и красочного изображения в «Записках» Андрея Тимофеевича Болотова. Недаром почти во всех работах и исследованиях о XVIII веке и начале XIX широко использованы «Записки» Болотова.
"Записки" Болотова, написанные им вчерне в двадцати девяти томиках, были неоднократно переписываемы набело и украшены рядом виньеток и рисунков, исполненных сыном Болотова Павлом. Черновики несколько отличаются от редактированного, набело переписанного материала: новая обработка первых писем произведена с большей литературностью, отсутствуют специальные заглавия, в последней редакции появляется совершенно неизвестный рассказ о событиях 1752–1758 гг.
Отдельным изданием «Записки» А. Т. Болотова вышли в свет, после публикации целого ряда выдержек, в 1871–1873 гг. в издании "Русской старины" и с той поры ни разу не переиздавались. Биография Болотова отдельно помещена только в "Земледельческом журнале" за 1838 г., книга восьмая.
Нет никакого сомнения, что вновь издаваемые сейчас «Записки» А. Т. Болотова найдут своего читателя - это гарантируется их литературно-бытовым интересом.
С. М. Ронский.
ОТ РЕДАКЦИИ
"Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков", представляют собою в рукописи труд, состоящий из 29 томиков одинакового формата и почти одинакового объема - по 400 с небольшим страниц в каждом томе.
Редакция, не имея возможности печатать труд Болотова целиком, должна была прибегнуть к большим сокращениям.
Кроме затруднений, вытекающих из размеров труда, печатать "Жизнь и приключения" полностью едва ли было бы целесообразно: автор отводит огромное количество страниц истории войн, уделяет много внимания личным и семейным делам (объяснение этому можно найти в цели написания мемуаров, изложенной в "Предуведомлении"), останавливается на бесконечных мелочах, много раз при этом повторяясь, и т. д.
Текст «Записок» воспроизводится по изданию 1931 года издательства «Academia» под общей редакцией А. В. Луначарского и с вступительной статьей С. М. Ронского, которое, в свою очередь, печаталось по изданию 1871–1873 гг. - четырехтомному приложению к журналу "Русская старина", подготовленному к печати М. И. Семевским.
Редакция постаралась, насколько это было возможно, сохранить аромат старинного стиля повествования, выправив лишь те отклонения в орфографии и пунктуации, которые выглядят для современного читателя безусловными ошибками. Архаизмы и явно архаичные согласования и особенности пунктуации оставлены нетронутыми, чтобы читатель мог не только прикоснуться к жизни той эпохи, но и проникнуть в строй мышления ее летописца.
Таким образом, читатель найдет в тексте:
наутрие вместо наутро,
имянины вместо именины,
чорт вместо черт,
ярмонка вместо ярмарка,
особливо вместо особенно,
пожалуйте вместо пожалуйста
и многие другие, характерные для той эпохи слова и обороты.
Никаких других изменений в тексте сделано не было.
Напечатанный в 1871–1873 гг. текст подвергся частичной сверке с оригиналом (черновиками) рукописи Болотова. Полной сверки сделать не удалось, так как отдельные части рукописи труда Болотова (и черновики и чистовики) находятся в разных местах и не всегда доступны для работы.
Пропущенные в рукописи, но подсказываемые смыслом слова поставлены в скобках.
Делая сокращения «Записок», редакция старалась не нарушать стройную архитектонику труда Болотова и поэтому сохранила и болотовскую нумерацию писем-глав, и болотовское деление на части.
Примечания, имеющие справочный характер (например, объяснения архаизмов и диалектизмов, дающиеся по "Толковому словарю" Владимира Даля), помещены в виде сносок под текстом страниц; примечания же более пространного характера даются в конце каждого тома. Примечания, сделанные самим Болотовым, отмечены сокращением фамилии автора - "Бол.".
Записки Андрея Тимофеевича Болотова составляют одно из драгоценнейших достояний нашей исторической литературы. Обнимая внутренний быт русского общества за все XVIII столетие, а именно с царствования Петра Великого по 1793 год включительно - они касаются самых разнообразных его сторон. Таким образом, в этом историко-литературном памятнике заключаются живейшие подробности о домашнем и общественном воспитании русских дворян прошлого века, их домашней же и общественной жизни, также о прохождении ими военной и гражданской службы; о жизни наших предков в деревне, в провинциальных городах и в столицах, о состоянии сельского хозяйства, о состоянии в том веке русской литературы, науки и книжшой торговли; о военных действиях XVIII века - в особенности об участии России в войне с Фридрихом II и о войнах Екатерины II с турками, поляками и шведами. Вместе с сим записки представляют последовательный рассказ о разных распоряжениях правительств - восьми царствований, с Петра I по царств. Екатерины II включительно; здесь же находится дивольно много подробностей о русском дворе эпохи Елисаветы, Петра III и Екатерины II; тут же рассеяно множество драгоценнейших подробностей для биографий государственных, военных и вообще общественных русских деятелей - за время преимущественно с 1740 по 1793 год включительно; наконец почтенный автор этих записок, повествуя о дворянском сословии по преимуществу ни подымаясь иногда в высшие слои его, не забывает и народ. Фигуры русского крестьянина, русского солдата, русского священника выпукло выделяются в полном жизни и правды - рассказе Болотова.
Лучшие стороны этого рассказа составляют необыкновенная искренность автора, любовь к правде и к дорогому отечеству. Болотов есть полный представитель лучших русских людей прошлого столетия. Большие природные дарования он развил упорным изучением наук и литературы как отечественной, так и иностранной, в особенности немецкой. Независимо от этого, это был человек прекраснейших душевных качеств: в записках его как в зеркале - отражается его чистое, прекрасное серпе. Отсюда эта теплота рассказа, эта правдивость, этот добродушнейший юмор.
Обширною начитанностью Болотова объясняется замечательная легкость и живость изложения его рассказа. Местами он до того увлекателен, что невольно забываешь, что это пишет человекъ, родившийся в царствование Анны Иоанновны и первоначально обучавшийся чуть еще ни у дедушек - знаменитых российских педагогов: «Кутейкина», «Цифиркина» и "Вральмана".
Вот главнейшие Факты жизни Болотова.
Андрей Тимофеевич родился в Тульской губернии 7 октября 1738 г.; десяти лет он зачислен каптенармусом в армейском полку, командуемом его отцом; на двенадцатом году Болотов теряет отца, а два года спустя умирает его мать. Четырнадцатилетний мальчик, по происхождению своему из дворян средней руки и при том весьма недостаточный, - начинает сам прокладывать себе дорогу. В 1755 году Болотов, волею неволею, вступает, в действительную службу сержантом в Архангелогородской полк, девятнадцатилетним офицером - принимает участие в кровавых битвах русских с пруссаками и затем, пробыв в действующих войсках с 1756 по 1762 год, он, одним из первых, - спешит воспользоваться свободою, предоставленного российскому дворянству манифестом 18 февраля 1762 года. Добродушный, тихий нрав и любовь к умственным занятиям - чтению, письму, рисованью, а также к сельскому хозяйству влекли Болотову из среды военного мира. Он оставляет полк, радуется, что судьба спасла его от участия в событиях, сопровождавших вступление на престол Екатерины II, ни мало не сожалеет о чинах и почестях, которыми готовы были его осыпать его друзья, сторонники новой государыни, если бы он принял участие в их действиях, - женится и окончательно поселяется в родовом своем сельце Дворянинове, Алексинского уезда, Тульской губернии, где и проводит 70 лет в трудах ученых и литературных. Живя в уединении, Болотов, не упуская ни малейшей бытовой черты той жизни, которая его окружала, стал заносить в свою автобиографию все, что относилось до тогдашней как государственной, так и общественной жизни России, что, при установившихся его сношениях с Н. И. Новиковым и другими образованнейшими общественными деятелями Москвы, а также и при его страсти к чтению книг, газет и журналов, представлялось делом довольно легким.
(1738-1833) русский писатель, общественный деятель, ученый-агроном
Преобразования Петра Великого вызвали в России необычайный общественный подъем. Стали расширяться контакты с другими странами. Люди начали думать по-другому, русские дворяне уже не могли замыкаться в узком мире своих усадеб.
И Андрей Болотов не стал исключением. Пережитое - а видел он очень многое - стало основой его записок, озаглавленных «Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков». Правда, сам автор полагал, что историю своей жизни он пишет не потому, что в ней были необычайные события. Он лишь хотел зафиксировать те происшествия, которые показались ему интересными и значимыми.
Болотов Андрей Тимофеевич родился в семье офицера, владевшего небольшим имением. По обыкновению того времени, когда в дворянской семье рождался мальчик, его записывали в какой-либо полк. Андрей был зачислен в Архангелогородский пехотный полк, которым командовал его отец. Мальчик получил домашнее образование, а потом провел несколько лет в частном пансионе.
В 1755 году Болотов поступил на военную службу, поскольку потерял родителей и мог рассчитывать только на самого себя. Уже через два года юноша отправился на Семилетнюю войну. Хотя полк Андрея Болотова находился в резерве, он стал свидетелем многих событий, в том числе и сражений. Положение наблюдателя - близкого свидетеля, но не участника - с тех пор становится его постоянной позицией.
Пережитое позволило ему рассказать о многом. Он видел жизнь при дворе Петра III , был свидетелем чумного бунта и восстания Пугачева. Ему даже довелось увидеть казнь последнего на Болотной площади. Болотов отличался завидным для рассказчика качеством: он обладал образным мышлением и мог ярко и динамично представить то, что описывал. Даже в романах и повестях того времени редко можно было найти столь интересные описания.
После завоевания Восточной Пруссии и окончания Семилетней войны, Андрей Тимофеевич Болотов становится чиновником. Зимой 1757 года он, как хорошо знавший немецкий язык, был назначен переводчиком при генерал-губернаторе Пруссии Н. А. Корфе. Находясь в Кенигсберге, Болотов собрал значительную библиотеку, занимался самообразованием, слушал лекции в местном университете. Там он и увлекся сельским хозяйством и наукой.
В начале 1762 года Корфа перевели в Петербург, и он сделал Болотова своим адъютантом. Но шумная столичная жизнь была не по душе Андрею Болотову, мечтавшему о занятиях наукой. Придворные интриги были ему также чужды. Поэтому он отклонил предложение Г. Орлова примкнуть к заговору против императора Петра III. Тем самым Болотов сознательно отделил себя от той части общества, которая решила связать свою судьбу с новой правительницей.
После восшествия на престол Екатерины II и принятия манифеста об освобождении дворян от обязательной службы, Болотов вышел в отставку и поселился в своем имении Дворяниново неподалеку от Тулы.
Имение было очень запущенным, но стараниями Болотова быстро приобрело цветущее состояние. Он увлекся сельским хозяйством и разбил в имении фруктовые сады, где выводил новые сорта груш и яблок. О своих опытах Андрей Тимофеевич Болотов регулярно писал в «Трудах Вольного экономического общества», членом которого он был с ноября 1766 года. Его сочинения трижды - в 1770, 1771 и 1777 годах - были удостоены наград общества.
Однако через 12 лет он снова вернулся на службу и стал управляющим имениями Екатерины II в Киясовской, а затем в Богородицкой волостях поблизости от Москвы. И там он начал действовать разнообразно и решительно.
В Богородицке усилиями Андрея Болотова были открыты пансион для благородных детей и волостное училище. Кроме того, под его руководством был разработан план застройки Богородицка, разбит регулярный парк, перестроен «Путевой дворец» Екатерины II.
В 1797 году, после смерти императрицы, Болотов вторично выходит в отставку и снова возвращается в свое имение. С тех пор ученый практически безвыездно живет в Дворянинове в окружении большой семьи. Теперь уже никто и ничто не отвлекает его от работы над научными статьями и литературными произведениями.
Деятельность Андрея Тимофеевича Болотова была столь же многогранной, как и сам XVIII век. Но главным своим делом он считал сельское хозяйство. Болотов разработал новые правила землепользования, удобрения полей и огородов. Он занимался разведением лесов и устройством лугов, предложил собственную методику внесения различных удобрений. По своим владениям он ходил пешком, поэтому, кроме своих обычных занятий, взялся и за благоустройство дорог. Но больше всего он сделал в области разведения плодовых деревьев и овощей. Чтобы получить нужные семена, Андрей Болотов переписывался со многими своими знакомыми как в России, так и в Пруссии. И каждый сорт он терпеливо испытывал, подбирая для него лучшие условия.
Чтобы сделать свои материалы доступными для других, он издавал специальный журнал «Сельский житель», а с 1780 по 1789 год вел приложение к газете «Московские ведомости». К этой работе его привлек Н. И. Новиков. Он же предложил Болотову издавать первый в России сельскохозяйственный журнал «Экономический магазин». Начиная с 1780 года этот журнал выходил в течение десяти лет, и его подшивка составляет 40 объемных томов. Кроме статей, Болотов составил и уникальный труд - «Изображения и описания разных пород яблок и груш», для которого сделал несколько сотен акварельных рисунков.
Екатерининская эпоха - период увлечения философией, и Андрей Болотов написал «Детскую философию, или нравоучительные разговоры между одной госпожой и ее детьми». Эта книга является первой в России антологией рассказов, предназначенных для чтения вслух и обсуждения. Как всегда, Болотов остается практиком и дает необходимые пояснения молодым матерям.
Не менее интересны и его произведения для взрослых читателей - комедии «Часохвал», «Несчастные сироты» и «Награжденная добродетель», которые стоят у истоков этого жанра в русской литературе.
В жизни Андрей Тимофеевич Болотов был аккуратным и даже излишне методичным человеком. Он ежедневно проводил за письменным столом по несколько часов, так как положил себе за правило писать ежедневно не менее одного листа мемуаров, а также фиксировать ход поставленных опытов. Вел он и метеорологические наблюдения. Так, его «Книжки метеорологических замечаний» содержат ежедневные наблюдения за погодой на протяжении 52 лет. Сын Болотова передал их в Академию наук, где они были впоследствии напечатаны, как ценный источник.
К написанию своих уникальных мемуаров, Болотов приступил в 1789 году. «Не тщеславие и не иные какие намерения побудили меня написать сию историю, - признавался он в предисловии, - мне во всю жизнь досадно было, что предки мои не оставили после себя ни малейших письменных свидетельств. . . Писал не в том намерении, чтоб издать в свет, а единственно для удовольствования любопытства моих детей и тех моих будущих потомков, которые похотят обо мне иметь сведения».
Рукопись аккуратно переплетена в отдельные тома, снабженные концовками и заставками, искусно нарисованными пером. Работа над ней продолжалась тридцать лет и была завершена в 1822 году. Умер Андрей Тимофеевич Болотов 11 лет спустя, когда ему исполнилось 95 лет.
Мемуарная традиция была продолжена сначала его сыном, Павлом Андреевичем, а затем и внуком, Михаилом Павловичем, который завершил мемуары и рассказал о жизни и деятельности своего знаменитого деда.
Текущая страница: 1 (всего у книги 62 страниц)
Шрифт:
100% +
Андрей Болотов
Жизнь и приключения Андрея Болотова. Описанные самим им для своих потомков
Часть первая
Начиная с предков и до 1750 года включительно
Предуведомление
Не тщеславие и не иные какие намерения побудили меня написать сию историю моей жизни; в ней нет никаких чрезвычайных и таких достопамятных и важных происшествий, которые бы достойны были преданы быть свету, а следующее обстоятельство было тому причиною.
Мне во всю жизнь мою досадно было, что предки мои были так нерадивы, что не оставили после себя ни малейших письменных о себе известий и чрез то лишили нас, потомков своих, того приятного удовольствия, чтоб иметь об них и о том, как они жили и что с ними в жизни их случилось и происходило, хотя некоторое небольшое сведение и понятие. Я тысячу раз сожалел о том и дорого б заплатил за каждый лоскуток бумажки с таковыми известиями, если б только мог отыскать что-нибудь тому подобное. Я винил предков моих за таковое небрежение, а не хотя и сам сделать подобную их и непростительную погрешность и таковые же жалобы со временем и на себя от моих потомков, – рассудил употребить некоторые праздные и от прочих дел остающиеся часы на описание всего того, что случилось со мной во все время продолжения моей жизни, равно как и того, что мне о предках моих по преданиям от престарелых родственников моих, которых я застал при жизни, и по некоторым немногим запискам отца моего и дяди, дошедшим до моих рук, было известно, дабы сохранить, по крайней мере, и сие немногое от забвения всегдашнего, а о себе оставить потомкам мою незабвенную память.
При описании сем старался я не пропускать ни единого происшествия, до которого достигала только моя память, и не смотрел, хотя бы иные были из них и самые маловажные, случившиеся еще в нежнейшие лета моего младенчества. Сие последнее делал я наиболее для того, что напоминание и пропитывание происшествий, бывших во время младенчества и в нежные лета нашего возраста, причиняют и самим нам некоторое приятное удовольствие. А как я писал сие не в том намерении, чтоб издать в свет посредством печати, а единственно для удовольствования любопытства моих детей и тех из моих родственников и будущих потомков, которые похотят обо мне иметь сведения, то и не заботился я о том, что сочинение сие будет несколько пространно и велико, а старался только, чтоб чего не было пропущено; почему в случае если кому из посторонних случится читать сие прямо набело писанное сочинение, то и прошу меня в том и в ошибках благосклонно извинить. Наконец, что принадлежит до расположения описания сего образом писем, то сие учинено для того, чтоб мне тем удобнее и вольнее было рассказывать иногда что-нибудь и смешное.
История моих предков и первейших лет моей жизни
Письмо 1-е
Любезный приятель! Наконец решился я предприять тот труд, который давно уже был у меня на удив, и которыми вам с толикою нетерпеливостью видеть хотелось, а именно, сочинить историю моей жизни, или опиисать все то, что случилось со мною во все течение моего жизни; я посылаю к вам теперь начало сего труда, предприятого не менее для удовольствования и вашего любопытства, сколько и для пользы и любопытного сведения обо мне, моим будущим потомкам. Если труд сей будет им угоден, то должны они благодарить несколько и вас за оный, ибо еслиб ныне побудили меня к тому, то может бы не собрался я никогда к действительному приступлению к сему давно уже замышляемому делу. Вы уничтожили нерешимость мою и рассеяли те сумнительства, кои удерживали меня до сего от предприятия теперешнего и нашли способ, удостоверить меня, что обстоятельство, что жизнь моя не такова славна, чтоб стоила описания и что в течение оной не случилось со мною никаких чрезвычайных, редких и особливого примечания достойных происшествий, ни мало не мешает описать мне жизнь свою. Вы уговорили и уверили меня, что в происшествиях, бывших со мною и без того много кой-чего такого найдется, о чем можно писать и рассказывать, и о чем как вам, так и потомкам моим можно будет не без удовольствия и любопытства читать и слушать. Но я не знаю, не ошибаетесь ли вы в том, любезный приятель! Я исполню ваше желание; но буде последующее описание жизни моей не будет для вас таково любопытно, весело и приятно, как вы себе воображаете, то вините уже сами себя, а не меня; ибо мне не достанется другого делать, как пересказывать вам только то, что действительно со мною случилось и вы сами того верно не похотели б, чтоб я для украшения моего сочинения, или для придания ему более приятности стали выдумывали небылицы, или затевать и прибавлять что-нибудь лишнее, к бывшим действительно приключениям. Теперь, прежде приступления к действительному началу моей истории, надобно вас попросить о двух вещах. Во-первых, чтоб вы дозволили мне начало учинить кратким описанием всего того, что известно мне о моих предках, дабы чрез то сохранили, память об них моим потомкам, и чтоб не поскучали вы, если описание сие, следовательно, самое начало сочинения моего будет несколько сухо и скучновато. Во-вторых, чтоб не поскучали уже и тем, что я последующую затем историю мою начну с самого моего младенчества и буду рассказывать и все то, что помню еще я из случившегося со мною в сие нежнейшее и можно сказать, наиприятнейшее для нас время жизни. Я располагаюсь делать сие для того, что напоминание сих происшествий производит самому мне некоторое увеселение, ибо человек приводя себе на память все то, что случалось с ним в младенчестве и в малолетстве, власно как возвращается на то время в тогдашний возрасте и сладость тогдашней жизни, чувствует вновь и при самой своей старости. Сверх того, описание сих в самом деле, хотя сущих безделиц, может быть придаст сколько-нибудь и всему сочинению более приятности, и сделает его для чтения не таковым скучным.
Итак, приступая теперь к самому делу, прежде всего скажу вам, любезный приятель, что я природы татарской! Вот какое странное начало, однако вы тому не дивитесь. Я говорю самую правду и ни мало не стыжусь тем; ибо подобных мне между российскими дворянами очень много; некоторые и многие из них ныне гораздо меня знатнее и лучше, но со всем тем такой же природы как и я. Ибо сие ничто иное значит как то, что первые наши предки были татары, и выехали в Россию из Золотой Орды, сего славного в древности восточного и великого царства, владевшего некогда многие годы всем Российским государством.
Кто таков именно первый основатель нашел фамилии быль? В которое время и при котором государе в Россию выехал, и где сперва поселился – того всего я подлинно ее знаю. Небрежение ли моих предков, невежество ли тогдашних времен, или иной какой случай, не могу вам верно сказать, лишил меня сего удовольствия; одним словом, родословная наша весьма мала, и порядочной мы и по сие время не имеем. Покойный дядя мой, родной брат отцу моему оставил только мне небольшой реестр, или краткую поколенную роспись нашим предкам, которых мог он собрать из книг и дел в разных приказах.
Помянутый дядя мой рассказывал мне, что он не мог далее дойтить как до Насилья Романова сына: а чей сын был Роман того уже он не знает. Может быть сей Роман был и первой тот, который выехал и принял святое крещение, что некоторым образом и вероятно, по счислению лет: ибо я смечаясь находил, что жил он около времен царя Иоанна Васильевича или прежде за несколько времени. А в сие время, как известно, многие татарские фамилии к нам выехали и в здешних местах поселившись, приобщены были российскому дворянству и натурализированы. Какой он человек был, всего того не знаю: а сказывала мне одна только старушка, ближняя моя родственница, которую застал я еще в живых, что слыхала она от своего деда, что самые выезжие предки наши были знатной татарской и княжеской породы, да и здесь не служил никто из них низким чином, но бывали всегда чиновными людьми, и хаживали с царями на войну. Правда ли все сие или нет, в том поручаюсь, по крайней мере, то достоверно, что мы ныне на ряду с прочими российскими дворянами, и имеем все те же преимущества, какие они имеют.
У упомянутого Василия был один только сын Гаврило, прозвищем Горяин, а у сего Горяина было два сына: Ерофей и Еремей. О сем Еремее расскажу я вам после обстоятельнее, а что касается до Ерофея, то от него разделялась фамилия наша на четверо, ибо у него было четыре сына: Осип, Кирила, Ерофей и Дорофей; но поколение сих последних двух, уже давно, а третьего недавно и при мне уже пресеклось. Я и мой двоюродный брат происходим от поколения Осипова, а дом за несколько лет умершего соседа моего, после которого находится ныне в живых одна только дочь, происходит от поколения Кирллова.
Ежели хотите далее звать, кто таковы обоих сих колен ближайшие к нам предки были, то вкратце теперь скажу, что от Кириллы был сын Матвей, от Матвея Никола, от Никиты же подавно умерший Матвей; а в рассуждении нашего поколение от Осипа был Ларион, от Лариона Петр, от Петра Тимофею и Матвей. Первый был отец мой, а последний моего двоюродного брата.
Из сего видите, что весь наш род очень не велик, и Провидению небес не угодно было сделать его многочисленным. Ныне вся наша фамилия состоит в четырех особах: двух старых и двух молодых, и я с братом и обоими нашими сыновьями, составляем всю оную. О месте, где жили предки наши, мы подлинного знания не имеем. Сказывали только мне, что до сего жили они хотя в том же Каширском уезде, но верст с двадцать от нынешнего жилища, а именно на реке Беспуте. Но как бы то ни было, но то достоверно, что они не в тех местах жили, где ныне мы живем, ибо видно по книгам и письмам, что имели тут совсем другие люди жительство и владение. В одном принадлежащем нам теперь месте жил некой князь Шестунов, почему находящийся после сего места лес и поныне еще называют Шестунихою. А в другом, а именно в пустоши Шаховой, жиль князь Гундоров, в которых урочищах и самые места, где были их жительства, видны и поныне. Овинные и погребные ямы доказывают где их дворы стояли, а части оставшиеся от плотин, где их пруды были. Чрез какой случай сии селения опустели, неизвестно, но чаятельно чрез свирепствующее в тогдашние времена моровое поветрие, а может быть разорены они и во время войны татарское. Но как бы то ни было, но сии опустевшие места даны потом за службы нашим предкам, кои около сих мест имели уже поселение свое на речке Скниге и в другой, в близости того места бывшей деревни, носящей и по ныне еще имя их фамилий. Кирила и Ерофей, жили уже в здешних местах и имели дачи и владение на реке Скниге, которыми владеем мы и поныне.
Что касается до истории и до дел наших предков, то равномерно имею я о том очень малое и недостаточное сведение. Невежество тогдашних времен было тому причиною, что они не старались оставить потомкам своим о том какого-нибудь сведения, хотя бы то было для нас ныне весьма приятно и я дорого бы заплатил, если бы мог только отыскать и достать какие-нибудь письменные об их породе, их жизни и приключениях известия. Итак, все известное об них состоит только в некоторых словесных преданиях, да и то очень несовершенных и темных. Знатных и отменно прославившихся людей не было между ними. Не хочу я тем хвастать, а неугодно было также судьбе одарить их и знаменитыми достатками, и преподать им случай по примеру прочих приобресть себе богатство, но они были дворяне недостаточные и не знаменитые. При случающихся войнах хаживали они на войну с царями нашими, и наживали с собою по нескольку человек собственных своих людей, по тогдашнему обыкновению. Когда же в новейшие времена введено в войске нашем регулярство, то служили они в полках офицерами. Однако выше штабского чина никого почти не было из старых.
Об одном только из наших старинных предков, а именно о Еремее сыне Гаврилине, а внуке Василия Романовина, передана мне повесть, которая по особенности своей достойна внесена быть в сие описание, но как она довольно пространна, то дозвольте мне, любезный приятель, рассказание оной отложить до последующего за сим второго письма, а между тем, будьте довольны сим первым, и не взыщите, что наполнил его столь сухою материей, будущее может быть будет уже для вас любопытнее, и не таково скучно. Я окончу оное сказав, что я есмь, и прочее.
История Еремея Гавриловича
Письмо 2-е
Любезный приятель! Обещав вам в предыдущем моем письме рассказать вам повесть, преданную мне об одном из моих предков, хочу теперь обещание мое исполнить и надеюсь, что вы не поскучаете ее чтением, но будете ею довольны.
Предок сей, как прежде мною уже упомянуто, назывался Еремеем; он был сын Гаврилы прозванного Горяином и жил в упомянутой недалеко от нас находившейся и на речке Гвоздевке сидящей деревне, которая по нем стала называться Болотово, между тень как брат его родной Ерофей поселился на берегах реки Скниги и в самом том месте где мы ныне живем. У сего Еремея было два сына и две дочери. Одна из сих последних выдача была замуж за соседнего дворянина Ладыженского, а другая находилась в девках. Как около тогдашнего времени случилось нашим государям иметь войну с крымскими татарами, и все дворянство по тогдашнему обыкновению имело в том участие, то принужден был и помянутый Еремей, оставив жену и дочь в девках, идти на оную с обоими своими сыновьями и лучшими людьми. Но сия война была ему крайне злополучна. При глазах его поражены были оба его сыновья и пали мертвы к ногам своего родителя. Сие так тронуло сего несчастного старика, что он в беспамятстве почти бросался на неприятелей, желая отмстить за смерть детей своих, но тем лишь только свое несчастье усугубил. Будучи отхвачен от своих, хотя и долго оборонялся он от окруживших его неприятелей, но наконец принужден был уступить силе и дать себя взять в плен и отвесть в жестокую неволю.
Как в сем плену препроводил он долгое время, и о нем в России никакого слуха и известия побыло, то считали его все погибшим; жена и дочь были о лишении его неутешны, но небо в особливости излияло гнев свой на сей несчастный дом, и присовокупило новые бедствия и напасти. Немногие годи спустя, ночным временем напали разбойники на дом сей госпожи; они ограбили оный весь и самое ее измучив, тираническим образом лишили жизни. Бедной дочери ее удалось уйти босяком и совсем почти обнаженною. К несчастию, устрашенная боязнию, чтоб ее не нашли и не догнали, восприяла она бежать в блтжнюю и самую ту деревню, где мы ныне обитаем, и где тогда жили двоюродные ее братья Кирила и Ерофей, искать у них спасения и прибежища. Но когда разгневанное небо похочет кого гнать, то можно ли найти где спасения и укрытия от его гнева. Самый сей побег, свободивший ее от рук и варварства злодеев, обратился ей в вящее несчастье. Как случилось сие в зимнее время и в жесточайшие морозы, то она, бежав около трех верст до нашей деревни босая по снегу, отзнобила ноги и пришед в дом родственников своих пала без памяти. Страх, печаль, простуда и самая боль ног в короткое время низвели ее во гроб. А как за короткое пред тем время и замужняя ее сестра умерла бездетно, то пресеклось чрез то все их поколение, и имению их остались наследниками помянутые ее родственники, то есть наши предки Кирила с своими братьями, в которое они поступили спокойно во владение.
Все думали тогда, что отца ее, настоящего владельца сего имения, не было в живых, ибо несколько уже лет прошло как он без вести пропал и ее было о нем ни малейшего слуха. Со всем тем он был жив и претерпевал все суровости плена; слишком двадцать лет принужден он был, удаленным от отечества, от дома и родных своих, стонать под игом жесточайшей неволи, быть рабом у многих переменных и немилосердных господ, и отправлять все должности раба и невольника. Многажды покушался он уйтить, но все его покушения былин тщетны и произвели только то, что содержать его стали жесточее, а для отвращения от побега, по варварскому своему обыкновению, взрезали ему пяты, и насыпав рубленных лошадиных волос, зарастили оные в них, дабы не способен был к долговременной ходьбе.
Наконец судьба соединила его с одним земляком, таким же дворянином, каков был он, и который был не только ему знаком, но и несколько сродни. Сей несчастный был фамилии Писаревых, и будучи взят тогда же в полон, претерпевал такую ж неволю и рабство. Хотя сей столько же мало мог подать ему помощи, сколько он ему, однако обоим им приносило соединение сие великую уже отраду. По крайней мере могли они совокуплять все слезы и жалобы на суровость своего жребия, и вспоминая свою родину, говорить друг с другом и утешать себя взаимно.
Несколько времени препроводили они вместе, служа одному татарскому господину. Наконец убежден был мой предок товарищем своим к испытанию еще раз своего счастия в побеге. Близость тогдашнего их пребывания от пределов и границ российских и явившейся удобный к тону случай подавал им к сему поводы – но и в сей раз не были они счастливее прежнего. Они ушли, но их догнали и наказали наижесточайшим образом.
Сие прогнало в них охоту к предприятию впредь тому подобного. Однако в самое то время, когда они всего меньше о том думали, и когда лишились уже навек надежды видеть когда-нибудь любезное свое отечество, явился неожиданный и новый благоприятствующий им случай. Одна старушка, раба того ж господина, сжалилась на их несчастье. Благоприятствуя им во всякое время, не могла она без соболезнования смотреть на раны ими претерпеваемые. Она утешала их и говорила, что им никогда не уйтить, если не похотят они пользоваться ее помощию, при ее ж вспоможении они верно отечество свое увидеть могут. Легко можно заключить, что не надобно было им сие два раза предлагать. Они пали к ее потам и просили, чтобы помогла, если только может. Татарка обещала им сие сделать и велела дожидаться, покуда найдет она к тому удобное время.
Чрез несколько дней она и исполнила свое обещание: «добро!», сказала она пришед в один день с поспешностью к ним: «мне надобно сдержать свое обещание, не могу более видеть ваших слез и горести, – добродушие и постоянство ваше меня тронуло – вот возьмите сие, и не теряя времени бегите и будьте счастливы. Бог да поможет вам увидеть вашу землю и родных ваших». В самое то время отдала она им связку и напоминала, чтобы они в нужном случае хоть бы все кинули, но не бросали б, а берегли маленький узелок, завязанный в связке. Они не знали, что это значит, однако, поблагодарив старушку и простившись с ней, отправились того часа в путь свой.
Целую ночь бежали они неоглядкою в ту сторону, которую указала им старушка, и дошед до одного назначенного ею места, спрятались в камыш для отдохновения и препровождения в оной всего дня того.
Тут имели они время осмотреть все, что находилось в связке. Они увидели, что добросердечная старушка снабдила их всем нужным к продолжению пути их. Находилось туте несколько денег, и столько съестных припасов, что им можно было ими до пришествия в свое отечество пропитаться; но что привело их в великое удивление, то был помянутый узелок, о бережении которого старушка неоднократное ишь делала подтверждение; в оном не нашли они ничего, кроме двух небольших пучков незнакомой им травы; хотя они и не знали, чтоб это значило, однако положили свято хранить старушкино завещание, и для лучшего сохранения взяли оба по пучку, и спрятали в безопаснейшее место.
Но не успели они скарб свой опять связавши несколько отдохнуть, как услышали уже издали крик и вопль татар, скачущих по пространным степям и друг другу голос подающих. Не трудно было им заключить, что то была за ними погоня. Они ужаснулись от близости предстоящего им бедствия, и пали ниц в густом камыше, прося Бога о помиловании их и о защищении от гонителей. Слух и топот от скачущих лошадей приближался отчасу ближе, и страх их был неописанный, как татары, гнавшие за ними и их повсюду тискавшие, прискакали к самому тому болоту и камышу и в оном повсюду искать их начали. Но небо похотело тогда конец положить их страданиям: татары не нашли их, хотя несколько раз ни в такой близости от них ездили, что одному из них едва было головы лошадьми не раздавили. Они спаслись, – и возблагодарив Бога, пролежали тут весь день, и не прежде пошли в дальнейший путь, как по наступлении опять ночи.
Сим образом, идучи всегда по ночам, препроводили они несколько суток в беспрестанном страхе и боязни, покуда не дошли благополучно до пределов российских и не достигли до любезного своего отечества. Тут отдохнули они по желанию и благословляли Бога, что вывел их благополучно наконец из долговременной и жестокой неволи, и дал еще прежде смерти увидеть свое малое отечество.
Совсем тем место их родины отстояло откуда еще далеко, и им предстоял путь гораздо дальнейший. Но как бы то ни было, но продолжали они оный охотно, питаясь мирским подаянием, ибо собственного ничего более у себя не имели. Надежда вскоре увидеть свои домы и родных увеселяла их дух, и облегчала трудности путешествия. Но сколь мало знал мой предок, какие печальные вести его там дожидаются, где он веселье найти надеялся!
По приближении к тем местам, где уже неподалеку них обоих жилищи были, распрощались они друг с другом наинежнейшим образом и каждый спешил к своему дому и обиталищу. С какими чувствиями приближался наш старик к тем местам, где он рожден, воспитан и препроводил большую часть века своего живучи в новое, и от коих толь долгое время был отлучен и не имел надежды никогда видеть, сие всякому себе вообразить, нежели мне описать удобнее. Трепетало сердце его и наполнялось наисладчайшею радостью, как начали уже появляться те места, которые ему с малолетства были знакомы, и встречаться с ним все те положения несть, те речки, ручьи, вершины и бугорки, которых и звания не могло из памяти его истребить толь долговременное отсутствие. Переходя оные называл он каждый из них знакомым ему еще именем, и каждое приветствовал. Все они были ему милы и казались глазам его имеющими в себе нечто приятное и прелестное, а многие места не мог уже он и узнавать совсем, а особливо леса и рощи. Во время толь многих годов его отсутствия многие совсем иной вид восприяли. Там, где при отшествии его на войну были леса, находил уже он пашни и поля, а где низкие кустарники и чепыжи были, там высокие и большие рощи и заказы стояли. Одним словом, все ему казалось ново, шило и приятно, но не зная, что в доме его происходило, и кого он найдет, находился он между страхом и надеждою.
Перед вечером было то, как наш старик, изнемогший от трудов и долговременного путешествия, в пыли, в поту, в разодранном рубище, с котомкою за плечами, и с посошком в руках добрел до своих полей и тех месте, откуда хотя вдали, но мог даже он свое жилище видеть. Вострепетало сердце его при узрении сего селения, и вся душа взволновалась в нем. Он удвоил остатки своих еще и спешил добраться до одного знакомого ему еще бугорка, с которого можно было ему свой дом видеть ж с которого, идучи на войну, он в последний раз с ним прощался. Он доходит туда. Но, увы! какое зрелище представляется его зрению! Нигде, нигде не видит он своего дома и хором, и глаза его тщетно ищут сего обиталища, которое ему до сего столь мило было, и которое он с толиким вожделением видеть желал. От сердца его власно как оторвалось тогда что-нибудь! Вся кровь взволновалась в нем при сем печальном предвозвестии и он едва было на самом том месте не упал, обессилев. Однако некоторый остаток надежды подкреплял еще его: «может быть», говорил он сам себе: «жена моя перенесла хоромы в другое место;– может быть новый дом и на другом месте построила! – Лет не мало прошло с того времени, как я отлучился! – Поспешу вон на этот пригорок!.. Оттуда уже явственнее все увижу и всю деревню обозрю!» Сказав сие, и собрав остатки сил, поспешал сей, сединами покрытый муж добраться до пригорка вожделенного. Ноги его едва служить ему могли, колени его согибались против хотения и никогда не был ему посошок его так нужен, как в то время. Наконец достигает он и до того пригорка и с страхом и надеждою восходит на него и обозревает вновь всю деревню. Но, увы! он и тут ничего не видит. Он ищет темнеющими глазами своих хором, но и следа хором и дворянского дома не находит. Повсюду видны были только мужичьи хижины и дворы, а на месте где он живал, был уже огород и росли конопля. Он и места не узнал бы, если б некоторые деревя, оставшиеся от бывшего его и любезного ему садика, не делали его приметным. Одним словом, он не мог более никак сомневаться и все доказывало дома и жилища его совершенное уничтожение.
Тогда не могли уже нош его более на себе держать. Колена его подломились и он, изнемогая, ринулся на том месте, где стоял, и слезы как град покатились из очей его. Несколько минут сидел он тут, опершись на посошок и орошая оный слезами, и не был в силах встать и продолжать путь свой.
Наконец пришло ему в мысли, что может быть жена его умерла, и дочь вышла замуж, или и она еще жива, но живет с замужнею дочерью. Сия мысль ободрила его несколько, и подала новый луч надежды и отрады… В сих помышлениях видит он вдали человека приближающегося к себе и возвращающегося в дом свой с поля с хлебопашенным своим орудием. «Подожду», сказал он тогда, «сего земледельца я к себе, и услышу от него о судьбе моего дома и моих домашних. Нельзя ему не знать, что с ним и с живущими в нем учинилось и каким случаем он совсем уничтожился».
По приближении сего человека показались ему черты и признаки его лица знаемы. Старик то был сединами покрытый и хотя двадцатилетнее время много вид его переменило, но он вскоре признал, что сей человек принадлежал прежде ему и был самый тот, который при отъезде его из дома был старостою. Обрадовался наш старик, узнав и увидев сего знакомого человека, однако имел столько терпения и духа, что не открыл тотчас о себе, но хотел видеть узнает ли он его, и пользуясь неузнанием, готовился распроведывать у него обо всем, и потому хотя с нетерпеливостью, но дожидался его к себе.
Земледелец поровняясь против его и видя дряхлого и престарелого человека, неинако его счел как нищим, а будучи добросердечным человеком, не мог его пройтить мимо. «Старинушка!» сказал он ему: «небось ты, бедненький устал и сегодня еще не обедал?… Добреди, дружок, до моего двора и переночуй у нас, мы тебя напоим и накормим». – «Спасибо, мой друг!» ответствовал опечаленный старик, и сказав сие начал собирать свои силы и вставать. Добродушный крестьянин, видя его дряхлость и изнеможение, подошед к нему и помогши подняться, не хотел его покинуть, но сам восхотел довесть его до двора.
На дороге спрашивал он его, откуда и из каких месте он. – «Издалека, добрый человек»! ответствовал наш старик «и более двадцати лете в здешних местах не бывал. И куда как у вас все места здесь переменились! И не узнаешь уже их!.. Вот здесь, помнится мне, стояли хоромы и был дом, господский, а теперь и следа его нет! – «Да, старинушка! тут были дом нашего прежнего боярина… Покойник-свет, дай Бог ему царство небесное! боярин был добрый и мы его очень любили». – «А ныне чьи же вы, добрый человек», спросил его наш путешественник. «Племянников его, старинушка! которые живут вон в этой деревне». – «Племянников его, подхватил изумившийся старик: но разве не осталось у него детей? Мне помнится, что они у него были… Я как теперь их вижу». – «Так, старинушка! Дети были, но все на том свете!.. Сыновья его побиты на войне, сам он там же без вести пропал, а бедную боярыню нашу разбойники разбили и до смерти замучили. А из дочерей его одна была замужем в умерла, а другая ноги отзнобила, бежавши от разбойников, и оттого также на том свете!.. И как никого не осталось, то так и перевелся этот домок и мы достались его племянникам».
Легко можно заключить, что немногие сии слова поразили несчастного старца, власно как громовым ударом. Не в силах он был выслушивать далее хотящего говорить добросердечного крестьянина. Колени его подломились и он воскликнул только: «О, Боже милосердный»! без памяти ринулся на землю, и не в состоянии был говорить более; слезы как град покатились из очей его и вздохи последовали за стенаньями. Таковое явление удивило простодушного крестьянина. Он оробел сочтя, что старик опасно занемог, и стоял над ним в изумлении. «Что тебе, старинушка, сделалось»? сказал он потом, приметя, что он несколько опамятовался: «о чем ты, дружок, так плачешь и горюешь?» – «О мой друг! есть о чем мне плакать и горевать», ответствовал вздыхая и всхлипывая старик: Куда мне теперь приклонить свою голову! всего того уже нет, чем бы мог я веселиться – всей надежды я теперь лишился»!
Слова сии невразумительны были для крестьянина, но он вскоре его вывел из сумнения сказав, чтоб он посмотрел пристальнее на него и не узнает ли он в нем своего прежнего боярина? – «Ах батюшка Еремей Гаврилович! закричал узнав его крестьянин, и упал к нему в ноги, – в живых ли тебя, государя нашего, видеть!.. Откуда ты это к нам, взялся? Мы тебя, государе, давно уже поминаем и думали, что ты давно на том свете! Как это тебя Бог спас и на святую Русь вынес? Пожалуй, батюшка, поцеловать мне свою ручку». – Старик не мог тогда удержаться, чтоб не удвоить своих слез и чтоб не обнять своего старинного подданного; он облобызал его и обмочив вкупе лице его слезами, изявляя радость, что нашел хотя его еще в живых и его незабывшего.
Приключение сие в такое замешательство привело добросердечного сего крестьянина, что он не знал, что тогда ему с господином его делать: и в деревню бежать, и повозку для отвоза его к себе в дон привесть ему хотелось, но не хотелось и утружденного и крайне опечаленного старика оставить одного на поле, ненаходящегося в состоянии иттить далее. Он озирался кругом, не увидеть ли кого иного, но не видя никого, усердие превозмогло наконец. Он упросил его, чтоб он на минуту посидел и отдохнул на том месте, а сам бросился в деревню, и схватя первую телегу, попавшуюся ему в глаза, спешил обратно на помощь к своему господину.
Между тем как сие происходило и докуда они до деревни ехали, успел разнестись о приключении этом слух по всей деревне. Семья того мужика рассыпалась во всем дворам, и встревожила всех жителей. Со всех сторон бежал и стекался народ, и собирался ко двору того крестьянина, и множество было тогда сбежавшихся, как приехали они в деревню. Всякий спешил отчасти из усердия, отчасти из любопытства видеть прежнего своего господина, и многие от нетерпеливости бежали ему на встречу, и, кланяясь, изъявляли свою радость. А не успел он приехать, как многие наперерыв бросались его вынимать и целовать у него руки. Сколь старик не был печалию отягощен, но не мог чтоб не чувствовать тогда некоторой отрады. Он соединял тогда слезы горести с слезами радости и удовольствия, и не оставил никого из всех, кого бы не облобызал он и не обмочил слезами. Все от мала до велика принуждены были к нему подходить и всех старался он приласкать, колико было ему тогда можно. Многих застал он еще живых, которых знал, но большая часть была незнакомых; отчасти родившихся после его, отчасти таких, коих оставил он еще в малолетстве, но все до единого были ему рады, и не могли на него насмотреться.
Любезный приятель! В последнем моем письме остановился я на том, что отец мой определен был ревизором во Псков и что мы туда к нему из деревни приехали. Теперь, продолжая повествование мое, скажу, что во время сего пребывания нашего во Пскове у ревизии происходили с нами многие разные приключения. Не успели мы из деревни приехать, что случилось в 1744 году, как одним нечаянным случаем лишился было я моей матери. Она была очень слаба головою, особливо в случае угара, а тут в каменной нашей квартире так она однажды угорела, что упала без чувств и без памяти, и все почитали ее уже умершею. Плач, крик, стон и вопль поднялся тогда во всем нашем доме, особливо от сестер моих; ее вынесли и положили на снег, и к великому обрадованию нашему, хотя с великим трудом, но оттерли, наконец, снегом. Каков для меня был сей случай по тогдашнему малолетству, всякому легко вообразить себе можно.
Вскоре после того принужден я был переходить важную и опасную переправу человеческой жизни, то есть лежать в оспе. По счастью, была она хороша, и я освободился от ее свирепства, с которым она толь великое множество бедных детей пожирает. Товарищ ее, корь, не преминул также меня посетить, и я принужден был и его вытерпеть.
Не успел я сие болезни перенесть, как начал мой отец помышлять об обучении меня грамоте. Мне шел уже тогда шестой год, следовательно, был я мальчик на смыслу и мог уже понимать буквы. 17-го числа июня помянутого 1744 года был тот день, в который меня учить начали, и я должен был ходить в дом к одному старику малороссиянину и учиться со многими другими. С каким успехом я учился, того не могу вам сказать, ибо того не помню, слышал только после, что понятием моим были все довольны, как, напротив того, недовольны моим упрямством. Сие пристрастие в маленьком во мне было так велико, что великого труда стоило его преодолевать; но таковы бывают почти все дети, которых в малолетстве нежат, отчего и произошло, что ученье мое более года продолжалось. Из всего оного помню я в особливости то, что первое обрадование родителям моим произвел я выучением почти наизусть одного апостола из послания к коринфянам, начинающегося сими словами: «Облецытеся убо яко избрании божия» и пр., и прочтением перед ними, и как сие случилось скоро после начатия учения моего, то родитель мой так был тем доволен, что пожаловал мне несколько денег на лакомство.
Между тем большая моя сестра была уже совершенная невеста, ей шел уже тогда девятнадцатый или двадцатый год, следовательно, и выдавать замуж ее было уже время. Родители мои начинали уже о том заботиться, и не столько отец, сколько мать. Имея двух дочерей, а приданое за ними очень малое, не могла она, чтоб не беспокоиться и тем не тревожить завсегда дух моего родителя. Сей, имея надежду и упование на Бога, отзывался только тем, что когда Бог их дал, то не преминет и приставить их к месту, в которой надежде он и не обманулся, как то из нижеследующего усмотрится.
Комиссию, которая поручена была отцу моему, отправлял он с таким успехом и столь порядочно, что заслужил от всех похвалу и благодарение; сверх того, за хорошие свои поступки и благоразумное поведение сделался он любим и почитаем во всем городе и уезде. Все дворяне и лучшие в городе люди в самое короткое время сделались ему друзьями, а сие самое служило ему основанием счастью сестры моей и важной пользе всей нашей фамилии.
Мы не успели полгода прожить в сем городе, как начали уже многие за сестру свататься; хороший ее нрав и несвоевольное, а порядочное воспитание, какое имела она в доме родителей моих, делали ее завидною невестой, и она была во всем уезде знаема. В самое сие время случилось приехать в сей уезд одному тутошнему молодому и богатому дворянину; он выпросился из полку на короткое время, чтоб побывать в доме, в котором не был почти ни однажды после смерти отца своего. Не успел он приехать, как родственники начали его принуждать, чтоб он женился, и предлагали в невесты сестру мою. Они представляли ему, что хотя сестра моя небогата, но дочь хороших родителей и имеет нрав изрядный; а более всего хотелось им, чтоб она поправила его состояние и хозяйство, которое по молодости его и по долговременной отлучке очень расстроено и упущено было. Таковые представления убедили наконец сего молодого дворянина; он согласился на их желание и начал искать случая видеть сестру мою. Он скоро его нашел, и она ему понравилась, и для того начал тотчас сватание, не требуя никакого приданого. Легко можно заключить, что таковое предложение не могло противно быть отцу моему; он хотя и находил некоторые затруднения в рассуждении низкого чина, в котором сей молодой дворянин, служа в рижском гарнизоне, находился, а паче того в рассуждении некоторых повествований о его тамошней жизни, однако первое почитал не за великую важность, а последнему верил и не верил, ибо знал, что никакое сватание без опорочиваниев не проходит. Да хотя бы все сказанное и справедливо было, так можно было приписывать то молодости, почему и надеялся его исправить, переведя его в свой полк и имея всегда при себе, и для того без труда на требование его согласился.
Таким образом просватана, сговорена и выдана была сестра моя замуж. Свадьба была тут же в городе, где зять мой имел у себя небольшой каменный дом. Сие происходило в августе месяце 1744 года, и отец мой в своей надежде не обманулся: он получил себе достойного зятя и был сим случаем доволен. Одним словом, сестра моя замужеством своим была счастлива и получила мужа, который был неглуп, хорошего нрава, имел чем жить, а что всего лучше, любил ее как надобно, и она не могла ни в чем на него жаловаться. Мы дали за нею небольшое приданое, которое состояло только в нескольких семьях людей и в нескольких стах наличных денег, ибо деревень имел зять мой и своих довольно, почему не столько приданое, сколько человек был ему нужен. Он был из фамилии Неклюдовых и назывался Василием Савиновичем.
Несколько месяцев спустя после свадьбы сестры моей сделалось было с нами весьма несчастное приключение. Мы лишились было совсем отца моего, при случае приключившейся ему жестокой и опасной горячки, которою занемог он мая 6 дня 1745 года, и пролежал целых пять недель. Болезнь сия столь жестоко над ним свирепствовала, что никто уже не имел надежды о его исцелении, и его совсем отчаяли. Однако небо не восхотело еще его у нас отнять и сниспослало облегчение в самое то время, как соборовали его маслом и читали над ним Евангелие.
Легко можно заключить, сколь в великую печаль погружен был весь наш дом во время его болезни и сколь много, напротив того, обрадован, получив надежду о дальнейшем продолжении его жизни. Мать моя проливала великое множество слез, да ежели по справедливости рассудить, то и имела к тому причину: на руках у ней оставалась тогда другая дочь, почти невеста, и сын в таком возрасте, который был еще весьма нежен и требовал уже не женского, а мужского за собою смотрения. Да и подлинно, смерть его в тогдашнее время произвела б во всех обстоятельствах наших великую отмену, а всего бы более лишился бы я чрез оную, ибо воспитание мое было бы уже, конечно, не таково, каково оно в самом деле было.
Мы прожили в сем городе почти два года, ибо прежде того отец мой не мог комиссии своей окончить, в которое время езжали мы несколько раз в деревню зятя моего, лежащую от города верст за 80. Впрочем, не имели никаких особливых приключений, кроме одного собственно до меня принадлежащего, и как в оном было теперь смешного, то расскажу оное теперь.
Купец, которого в доме мы стояли, имел подле оного сад и в нем сажелку. В сей сад хаживал я часто гулять или, прямее сказать, в гулящее время резвиться; дети хозяина нашего делали мне в том компанию. Одним днем, как мы с ними в этом саду играли, пришли мы к помянутой сажелке, и я не знаю уже, для чего было в ней несколько досок, по воде плавающих; на сих досках хотелось мне давно по сажелке поездить, и сие происходило от некоего рода любопытства, ибо могу сказать, что любопытен был я с самого младенчества. Учася в то время грамоте, наслышался я о фараоне, море и о кораблях, на оном плавающих, почему я часто, будучи иногда один в саду, прихаживал к той сажелке, сравнивал ее с морем и представлял себе в мыслях, как фараон в море погиб и как по морю корабли плавают, и для того многожды хотел отведывать на доске поплавать, однако по счастью до того времени не отваживался, но помянутый случай был к тому наиудобнейшим. Товарищам моим захотелось также предприять сие морское путешествие, и остановилось только затем, что никто не осмеливался учинить начало. Я, будучи объят предваренною к тому охотою, тотчас к тому вызвался, ибо хотя не меньше их трусил, однако как самолюбие действует в нас с самого ребячества, то захотелось мне пред ними выдаться и оказать свою нетрусливость, и для того тотчас им сказал:
- Вы все, братцы, трусы и прямые мужики, уж боитесь по воде ездить! Чего бояться? Посмотрите-ка, как я поеду!
И, тотчас взбежав на одну широкую доску, отсунулся от берега. Но не успел я на сажень отъехать, как все явление переменилось: господин мореплаватель был неискусен и позабыл взять с собою весло. Товарищи мои кинули мне палку, я нагнулся ее доставать и тем все дело испортил: доска моя подо мною закачалась, я не устоял и полетел в воду, и едва было не утонул по примеру фараона. К великому моему счастью, сажелка в том месте была не гораздо глубока, и я хотя чуть было не захлебнулся, но, вынырнув и стараясь стать, достал ногами до дна, и вода была мне только по шею. Не успело сего произойти, как товарищи мои подняли великое хохотанье и начали осмехать худой успех моего предприятия, вместо того чтоб сделать мне какое вспоможение. Сие было причиною, что я сердился более на них, нежели помышлял об опасности, в которой находился; ибо надобно знать, сажелка была к тому берегу гораздо глубже, а сверх того, я так в тину увяз, что не мог ни одной ноги выдрать. И я не знаю, что б сделалось со мною, если б в самое то время не вошла вскоре за мною в сад старуха, моя мама, и, увидев меня, не бросилась в воду и на руках меня не вынесла. Она встряхнулась меня и, услышав, что я в саду, шла искать, равно как зная, что я подвергнусь опасности и что мне ее вспоможение будет надобно.
Чем происшествие сие кончилось, всякому нетрудно угадать. Скрыть сего никоим образом было не можно: я весь обмок и обгрязнился и принужден был поневоле следовать за моею мамою, которая прямо повела меня к моей матери. Тут не помогли мне все оправдания, которых дорогою я знатное число выдумал. Мне не поверили, что товарищи мои меня спихнули в воду, но находили более вероятности в их объявлении. Однако и они правы не остались, нас всех пересекли, и мне запрещено было более ходить в сад и играть с ними. По счастью, был отец мой в то время в уезде, а то досталось бы мне еще того больше.
Сие приключение хотя не инако, как безделкою почесть можно, однако в рассуждении меня почитаю я его довольно важным, ибо, во-первых, находился я в великой опасности: ибо сколь легко могло бы статься, чтоб я захлебнулся и утонул, а особливо, если б предприял сие когда-нибудь, будучи один в саду, следовательно, сам Бог хотел меня сохранить от сего бедствия; во-вторых, примечания достойно, что сей случай так меня настращал, что с того времени завсегда уже я боялся по водам ездить, который страх не весь еще и поныне из меня истребился, ибо признаюсь, что и поныне несколько потрушиваю, когда случится зимою ехать по рекам, а особливо когда лед не гораздо крепок и надежен, что, может быть, имеет и свою пользу.
